«Прости…Я назвал нашего сына Веником». Или почему моя бабушка не любит Новый год». Житейские истории от жителей района

Мой папа родился в селе Брусенцево в преддверии Нового года. И это так здорово! Но вот его мама — моя бабушка Нюра — этот праздник оказывается никогда не любила. Почему? Об этом она рассказала нам, повзрослевшим внукам, будучи уже совсем старенькой.

Деревенский Новый год- особенный праздник: широкое семейное застолье с живой пахучей елкой, мясными пельмешками, тазиком холодца и ароматной стряпней.

Но бабуле всегда было не до радостной встречи очередного года. Дело в том, что ее супруг и по совместительству мой дедушка Федор, вернувшись с Отечественной, редкий день был трезвым и добрым.Обычно на тихие ворчания жены дед громко оговаривался, тыкая куда-то в желудок, что, мол, надо заглушить душевную боль после пережитого на окаянной войне.

Ты там не была? Вот и помалкивай, Нюрка! — обыкновенно говорил он ей.

Новый год баба Нюра люто ненавидела. Дед по обыкновению, по какой-то дурной своей традиции не «просыхал» месяца два: от ноябрьской революции до крещенских морозов.

В этот период все тяготы крестьянского быта целиком и полностью валились на узкие плечи маленькой сухощавой бабы Нюрочки.
Суровой зимой 54-го суждено было появиться на свет моему папе. Он был третьим у бабы Нюры и деда Федора. Родители очень ждали этого ребенка. Две дочки уже подрастали, но суровый муженек очень хотел сына и почему–то винил жену за то, что два рожденных слабеньких мальчика, не дожив даже до годовалого возраста, умерли.

Папку моего баба Нюра носила легко: все лето не разгибалась на здоровущем огороде, не раз ездила с деревенскими бабенками в чеканихинский лес по грибы и ягоды. Да и на сенокосе от крепких односельчанок не отставала. Несмотря на огромный круглый живот, ловко гребла душистое сухое разнотравье на зависть двум крепким великовозрастным незамужним соседкам.

Отец мой, по мнению недалекой мнительной врачихи, должен был появиться на свет в середине декабря. Но первый месяц зимы уже был на исходе, а бабушка, располневшая, румяная иподвижная, все никак не разрешалась.

Погожей ночью на 26 день декабря моя 34-летняя бабушка долго возилась с разбушевавшейся квашней и вдруг почувствовала нестерпимую боль в необъятном животе.

Младенец родился уже через пять часов. И видавшей виды, но боязливой деревенской врачихе такие стремительные роды были в радость.

Горластому хрипловатому младенцу все были рады. Сестрицы тихонько толкались в тесной комнатушке, отбирая у друг дружки неспокойный сверток и желая покачать самодельную люльку.
Новоиспеченный отец Федор четыре дня пребывал в прекрасном настроении, всем в небольшой деревне хвалился рождением наследника. Его таким улыбчивым и добрым уже давно никто не помнил. А вот на пятый день загулял…

Испортили его мужики на работе в чеканихинском лесу. Все эти дни подначивали, мол, когда сына будешь по-человечески обмывать?
И дед Федор сдулся. Ушел в глубокий запой. И ночевать домой на выходные не приезжал. Днем, кряхтя с большого бодуна, кое-как работал, а вечером с четырьмя местными работягами снова шумно праздновал рождение наследника.

Бабушке Нюре, уже привыкшей к таким загулам муженька, сокрушаться особо было некогда. Темные бураны да куча скота во дворе не давали продохнуть. Благо дочки-погодки Нинка да Валька охотно возились с крикливым пацанишкой, ревниво отбирали друг у друга, качали и меняли мокрые пеленки. Мать младенца лишь беспокоило то, что новорожденного сынишку нужно бы записать как положено, в сельсовете.

Дед нарисовался домой только через две недели, понуро явился на порог лишь после Рождества. Ондолго возился с быками в сарае, а потом виновато сообщил жене Нюре, что уже зарегистрировал сына. Выяснилось, что нового жителя Брусенцева записали в соседнем селе Романово.

Все домашние кликали малыша Арсением, в честь отца бабы Нюры. «Уж больно ласковым и внимательным был тятя»,- рассказывала всем Нюра.

Но дед как-то виновато, но громко заявил, что его сына записали по-другому. На вопрос жены и дочек он опустил голову, нахмурил брови и произнес… «Веник».

Бабушка горько заплакала. Ну как сказать родне да соседям, что долгожданного крепкого мальчонку зовут таким дурацким именем?
«Ты что, совсем ума лишился?» – кричала удрученная мать. А потом опять тихо плакала.

Пуще всех, конечно, горевал облажавшийся папаша. Ну как признаться односельчанам, что так накосопорил по пьяни?

Отец лишь виновато разводил руками. Он смутно припоминал, что такое глупое имя придумал не сам. Пришел под хмельком с давним романовским дружком к сельсоветской работнице и попросил все сделать как полагается. А она предложила назвать новорожденное дитя именем недавно усопшего брата, который «был недурным человеком, неплохим сапожником, почти не пьющим. Но из-за подагры две недели назад отдавшим Богу душу». Новоиспеченному папаше с чужой бабой перепираться не хотелось, а хотелось скорее поправить здоровье.

Бабушка Нюра очень горевала и всем домашним строго-настрого наказала говорить, что сына назвали Иваном. На улице при людях все подчеркнуто громко произносили «Ванюшка!».

Шли месяцы. Печальная история с неудачным наречением моего папы разрешилась сама собой.

Первоклассница Нинка к апрелю кое-как научилась читать, и была большой гордостью семьи, ведь грамотой у них никто не владел. Родителям, росшим в годы проклятой войны, некогда было ходить в школу, а приходилось работать наравне со взрослыми.

Нинка радостно сообщила всем домашним, что в свидетельстве о рождении младшенького брата красивым почерком написано «ВЕНИАМИН». Тогда все облегченно выдохнули и стали звать моего папу необычным для сельской глубинки, но все же недурственным именем Венюшка, Веня.

Спустя два десятилетия пожилые родители, старшие сестры и вся моя большая семья очень гордилась своим Вениамином Федоровичем.
Мой отец стал отличным грамотным агрономом, всегда пользовался почетом и уважением.

И я, конечно же, горжусь моим папочкой! И очень-очень рада, что его не зовут Веником. А иначе какое у меня сегодня было бы отчество?

Надежда Иконникова,
село Усть-Пристань.